Секундомер
Всеслав ехал с праздника через мелкую реку — и конь сбросил его.
Вода была тёплая, гретая долгим закатом, и едва-едва покрывала лицо. За тонким рябящим стёклышком солнце казалось рыжим, как срезанная кора. Под головой у Всеслава лежал битый камень. Конь постоял рядом, пока повсюду не зазвенело утро, а после ушёл, цепляя поводом клинышки острой травы. Всеслав поднялся со дна и посмотрел на свои руки.
Лето сменила осень, трава-осока сделалась синей, потом рыжей, как солнце. Река была мелкая сверху, а изнутри обойти её было нельзя. Всеслав гладил быструю щуку, и она не тронула пальцев. Он плёл сети, смотрел наверх, играл со стайками стеклоглазых рыб. Руки его стали белыми, как раскалённый металл. Волосы долго тянулись волнами, легли на плечи. Кончилась осень, когда Всеслав выстроил дом. У мостков, где река широко разливалась и сверху, и изнутри, рыбаки перестали раскидывать сеть — крепкие ноги оставили много следов там, где редела осока. Падала в реку большая луна и, шипя, превращалась в солнце.
Зимой Всеслав прижимался лбом к тяжёлому липкому льду, закрывавшему небо.
-Как же мне хочется снова пойти к людям,- говорил он, и по льду пробегала дрожь. Сыпался ломкий иней. А потом лёд сошёл, разломившись, и Всеслав опять смеялся. Сквозь гулкую толщу воды слышались птичьи песни.
Когда весна, зашипев, превратилась в лето, Аленка обошла брошенные мостки. Она пробежала там, где река становится мелкой, и быстро пошла в воде к заросшему тонкими стеблями близкому берегу. Луна ещё не проснулась, вода была синей, и тогда Всеслав встал из воды.
-Как же мне хочется снова пойти к людям,- вздохнув, сказал он.
Аленка помнила, каков Водяной. Крепкие пальцы белого цвета возьмут за горло — и тянут, а ты только хрупкий, лёгкий, и проминаешься внутрь, как рыбья чешуйка. Косточки позже в сетях находят, кроме тех, из чего водяницкие ожерелья. Перестук над рекой по утрам, потому что он ими играет. Помнила, а сама смотрела, какой он живой стоит, ноги босые в песок ушли. Волосы долго тянутся волнами, легли на плечи. На левом виске красная прядочка, как молодая змейка. Улыбается грустно в густую бороду, глаза щурит.
-Хорошо у тебя под водой?- улыбнулась Аленка.
Рыжее солнце сгорело четырнадцать раз. Аленка спала, положив кудрявую голову на водяницкую грудь, просыпалась и пела песни. Быстрая щука скалилась на неё, прогнали злую рыбу. Мелкие стайки от звонкого смеха метались в стороны.
-Что ж ты не выйдешь на берег, если так хочется?- спрашивала она Водяного, а тот не мог. Утыкался ей в шею, крепко обняв, и почти что плакал от жалости. Аленка долго просила подняться наверх, и он сам хотел, но был Водяной, и вода его грела своя, а кровь — чужая. Аленка не смогла запеть на пятнадцатый день, и перестала дышать, и не открыла глаз, и Всеслав горевал, и лишился сна.
Там, где луна поднялась высоко над полем, а тени рухнули в воду, Всеслав вышел на берег.
-Как же мне хочется, как же мне хочется снова пойти к людям!- кричал он, и слёзы бежали по белому высохшему лицу. Сова обругала его, и собаки лаяли. С истошным криком люди заперли двери в деревне. И окна заперли, и повесили коптящий факел. С тягостным звоном спустилась первая тетива. Без сил, он вернулся к реке и упал в неё, как падают мёртвые. Тогда Аленка протянула из вод белые руки — и обняла его, и прижала к себе, и положила на грудь ему свою кудрявую голову.
-Не ходи,- сказала она, и голос её звучал чисто, как звучит вода,- Не ходи к людям.
-Не пойду,- ответил Всеслав — и с тех пор стал счастлив.
Река течёт в обе стороны, а солнце, зашипев, превращается в ней в луну. Не ходи в эту реку. Не тревожь тех, кто живёт в ней.
Вода была тёплая, гретая долгим закатом, и едва-едва покрывала лицо. За тонким рябящим стёклышком солнце казалось рыжим, как срезанная кора. Под головой у Всеслава лежал битый камень. Конь постоял рядом, пока повсюду не зазвенело утро, а после ушёл, цепляя поводом клинышки острой травы. Всеслав поднялся со дна и посмотрел на свои руки.
Лето сменила осень, трава-осока сделалась синей, потом рыжей, как солнце. Река была мелкая сверху, а изнутри обойти её было нельзя. Всеслав гладил быструю щуку, и она не тронула пальцев. Он плёл сети, смотрел наверх, играл со стайками стеклоглазых рыб. Руки его стали белыми, как раскалённый металл. Волосы долго тянулись волнами, легли на плечи. Кончилась осень, когда Всеслав выстроил дом. У мостков, где река широко разливалась и сверху, и изнутри, рыбаки перестали раскидывать сеть — крепкие ноги оставили много следов там, где редела осока. Падала в реку большая луна и, шипя, превращалась в солнце.
Зимой Всеслав прижимался лбом к тяжёлому липкому льду, закрывавшему небо.
-Как же мне хочется снова пойти к людям,- говорил он, и по льду пробегала дрожь. Сыпался ломкий иней. А потом лёд сошёл, разломившись, и Всеслав опять смеялся. Сквозь гулкую толщу воды слышались птичьи песни.
Когда весна, зашипев, превратилась в лето, Аленка обошла брошенные мостки. Она пробежала там, где река становится мелкой, и быстро пошла в воде к заросшему тонкими стеблями близкому берегу. Луна ещё не проснулась, вода была синей, и тогда Всеслав встал из воды.
-Как же мне хочется снова пойти к людям,- вздохнув, сказал он.
Аленка помнила, каков Водяной. Крепкие пальцы белого цвета возьмут за горло — и тянут, а ты только хрупкий, лёгкий, и проминаешься внутрь, как рыбья чешуйка. Косточки позже в сетях находят, кроме тех, из чего водяницкие ожерелья. Перестук над рекой по утрам, потому что он ими играет. Помнила, а сама смотрела, какой он живой стоит, ноги босые в песок ушли. Волосы долго тянутся волнами, легли на плечи. На левом виске красная прядочка, как молодая змейка. Улыбается грустно в густую бороду, глаза щурит.
-Хорошо у тебя под водой?- улыбнулась Аленка.
Рыжее солнце сгорело четырнадцать раз. Аленка спала, положив кудрявую голову на водяницкую грудь, просыпалась и пела песни. Быстрая щука скалилась на неё, прогнали злую рыбу. Мелкие стайки от звонкого смеха метались в стороны.
-Что ж ты не выйдешь на берег, если так хочется?- спрашивала она Водяного, а тот не мог. Утыкался ей в шею, крепко обняв, и почти что плакал от жалости. Аленка долго просила подняться наверх, и он сам хотел, но был Водяной, и вода его грела своя, а кровь — чужая. Аленка не смогла запеть на пятнадцатый день, и перестала дышать, и не открыла глаз, и Всеслав горевал, и лишился сна.
Там, где луна поднялась высоко над полем, а тени рухнули в воду, Всеслав вышел на берег.
-Как же мне хочется, как же мне хочется снова пойти к людям!- кричал он, и слёзы бежали по белому высохшему лицу. Сова обругала его, и собаки лаяли. С истошным криком люди заперли двери в деревне. И окна заперли, и повесили коптящий факел. С тягостным звоном спустилась первая тетива. Без сил, он вернулся к реке и упал в неё, как падают мёртвые. Тогда Аленка протянула из вод белые руки — и обняла его, и прижала к себе, и положила на грудь ему свою кудрявую голову.
-Не ходи,- сказала она, и голос её звучал чисто, как звучит вода,- Не ходи к людям.
-Не пойду,- ответил Всеслав — и с тех пор стал счастлив.
Река течёт в обе стороны, а солнце, зашипев, превращается в ней в луну. Не ходи в эту реку. Не тревожь тех, кто живёт в ней.
-
-
07.06.2018 в 13:27-
-
03.07.2018 в 16:50